Каждую ночь я ложусь в кровать и постепенно расслабляю тело, от пяток до макушки. А после концентрируюсь на ощущениях в пространстве: соприкосновениях с бельем, подушкой одеялом, открытых участках кожи — и когда могу прочувствовать каждый палец по отдельности, осознаю цельность собственного тела. Дальше нужно избавится от всех мыслей, от раздражающих до незначительных. Я вытесняю их пустыми образами — представлением безграничного пространства без содержания, а чтобы очистить его мне лучше всего помогает огонь, только важно и от пела избавиться , а то мысли подобны фениксу. И вот тогда на смену назойливым голосам приходят звуки внешнего мира: тихие шорохи, дыхание, шелестение — и меня уносят на волнах благословенные сны. А раньше стихи наизусть читала, чтобы уснуть.
Физра у нас проходит в тренажерном зале. Существо я слабое, ленивое, но выносливое, поэтому занятие, минут 40-60, я провожу либо на беговой дорожке, либо на элипсоиде (похожий на лыжи с палками тренажер), смотря телик. Часто со мной бегает "мой мужик" — равномерной прожарки чувак, но от которого приятно пахнет. А сегодня я смотрела снукер. Охрененная игра оказалась, а О’Салливан невероятно крут, я прям прониклась.
там же в зале дорвалась до весов, я вешу 54,15 кг, но хочу меньше.
Важно было не пропустить начало рассвета — первые отсветы оранжевого на небе, иначе огненно-красный диск выжжет дотла. И каждое утро потоки людей устремлялись к пещерам, чтобы спрятаться под землей, и всегда были те, кто не успевал, а к вечеру от них не оставалось ничего. Сегодня я первым заметил приближение жаркой смерти, мои ноги двигались быстрее, чем скованные страхом мысли в голове, но это был привычный, знакомый страх, только подстегивающий стремление выжить любой ценой.
Моя дорогая и прекрасная Элида, твой бро обещал написать тебе маленькую сказку. Получилась почти не сказка, и далеко не маленькая. Можешь смело покусать меня.
папарам-пам-памКогда на город ложится тьма и сны трепещут в объятьях рук, по переулкам скользит туман, сердечный ритм ускоряет стук, Мари спускается в свой подвал, ступеньки громко и зло скрипят, не повинуясь ее ногам и нарушая безмолвный час. Чулки, заштопанные иглой, по пыльным доскам легко скользят, в подвале холодно и темно, и воск свечи источает чад. Паук, пылинки поймавший в сеть, пикирует на ее плечо, тьму разрезает неяркий свет, в груди тревожно и горячо. Мари сжимает в руке подол, дрожа, как тонкий древесный лист. В углу, забившись под старый стол, клыкастый прячется василиск. Он появился шесть дней назад, разбив стекло и горшки с землей. Он истоптал перед домом сад, когтистой, крепкой своей ногой. Хрипя и брюхом сдирая дёрн, он рухнул возле ее двери, услышав полный страданий стон, несмело вышла к нему Мари. Чудовище, что приносит смерть, покорно было ее рукам. Покуда брезжил апрельский свет, она лечила его от ран. И гладя жесткую чешую, она шептала ему: ''держись''. Пусть даже после ее убьют, но будет длиться чужая жизнь. Но монстр забрался в ее подвал, (все так же не открывая глаз). Из острой пасти горячий жар дышал ей в спину. Сменялся час. Он ел мышей и хвостатых крыс, лакая теплое молоко. Большой, пугающий василиск, вдруг показался простым котом. Мари живет здесь совсем одна, ее семья умерла давно. И только ласковая весна с утра стучится в ее окно. Мари стирает и шьет белье, так зарабатывая на хлеб. Но очень жаль, что ничто не ждет, когда тебе лишь семнадцать лет. Веснушки россыпью на щеках, и луч запутался в волосах. Она красива, но так мягка, что неприметна ее краса.
Но рядом с ней теперь василиск. Когда на город ложится тьма, и ветер вешний игрив и чист, она спускается в свой подвал. У них есть тайна: с полуночи, когда секунд затихает бег, и в скважине шелестят ключи, он - не чудовище. Человек. И в этом облике, в первый раз его увидев, она смогла тихонько вскрикнуть один лишь раз, и потрясенная, замерла. Он, закрывая глаза рукой, неловко дернул ее за шаль. И голос, теплый, совсем живой, сказал: ''спасибо'' и ''мне так жаль''. Они болтали почти всю ночь, он рассказал, что из дальних стран. Пел песни, (песни рождали дрожь), и прикасался к ее рукам. Любовь от разума далека, она не знает границ и лиц. В руке трепещет ее рука, и происходит сближенье лиц. И рот чудовища так горяч, а губы ласковы и нежны. И горло вдруг исторгает плач, зрачки расширены и темны. Но он не смотрит в ее глаза, и шепчет тихо: ''нельзя, там смерть''. И ткани черная полоса ломает правильность тонких черт. И он целует ее легко, касаясь пальцами мягких щек, так изучая ее лицо, и плавит сердце ее, как воск. Но утром, снова - он только монстр, и кажется неживым и злым. Клыки и когти, огромный хвост. Мари, укрывшись, спит рядом с ним.
Она уходит готовить чай, из шкафа вытащив пузырек. Мари не любит ходить к врачам, но вот лекарство исправно пьет. Ведь у нее есть один секрет, и тайна, как уголек, темна: за ней тихонько шагает смерть. Мари всерьез и давно больна.
И снова ночью, скрывая дрожь, она тихонько идет к нему. Его любовь - заостренный нож. Но лишь она исцелит от мук.
Она целует его в висок и беззаботно идет на риск. Снимает ткани кривой кусок: ''смотри в глаза мои, василиск''.
читать дальшеТам, где Бахус-король распивает вино и эль, где играет безумная музыка, рвётся бит, он ныряет в толпу чужеземцев, тире - людей, выбирая из вариантов: убить/любить.
Непогода на Марсе, песчаные бури, пыль забивается в ноздри. И плохо идет сигнал. На Земле теплый дождь, к нему он почти привык. (Помечает в углу: вода может съесть металл).
Тихо пение Марса. На красной планете вождь вертит камни в ладонях и скалится в пустоту. Плоть землян очень вкусная, острый нож проникает под кожу, и мясо горчит во рту.
Есть обычные правила: имя - двенадцать жертв, положение в обществе - сорок, сто двадцать - дом. Ему хочется стать сильней, повзрослеть уже, бросить сотню голов под грузный, тяжелый трон.
На счету - всего семь и способности на нуле, он шагает в кабак, ему нравится алкоголь, запах пота и похоти, сплетение взглядов/тел, как на самом конце сигареты шипит огонь,
как качаются девушки в полуплатьицах, полуню, как отчаянно жмутся к телу и ищут рот. Он берет без прелюдий, совсем не любя возню. Эта рыжая станет восьмой. Он её убьет.
Каждый раз почему-то дерьмово, (почти смешно), он кладет ее тело в багажник и жмет на газ. Возвращаться домой приходится через окно, по столице проходит утро, четвертый час.
Есть слова в словаре непонятные, хоть убей: ''дружба'', ''радость'', ''сомнение'', ''счастье'', ''боль''. Они ластятся к корке черепа, словно клей, и особенно странным кажется здесь ''любовь''.
Нет, не физиология, пишут, что что-то ''вне'', вне сознания, разума, тела, простых вещей. Запрещенное слово, на Марсе таких и нет, но запретного отчего-то хочется всё сильней.
Тихо пение Марса, лениво жужжит в ушах, за оконным стеклом сытый город устало спит. И почти незаметно движется синий шар, еле слышно вращается вокруг своей оси.
Завтра он встанет поздно, щетину сотрет со щёк, красным маркером вымажет морду календарю. Он попробует снова и снова, он вкусит людей ещё, не решив, что писать перед ''бить'' - ''у'' или же ''лю''.
____________________________________________ Моему другу, который принимает все мои странности.
читать дальшеВ окно тихонько стучится май, нос и ладони прижав к окну, мисс Эл глядит, как ползет трамвай, спеша за бегом шальных минут. Цветные зонтики над землей парят и рвутся из чьих-то рук, дождинок мелких, жужжащий рой, со стуком падает на траву. Мурлычет рыжий домашний кот, какао в чашке и сладкий кекс. Мисс Эл идет лишь четвертый год, но нрав достоин больших принцесс. И в день рождения ждет гостей, подарки, сладости и цветы. Ватага шумных, смешных детей сломает розовые кусты. Так безмятежно и так легко, и даже тучи - хороший знак.
Мисс Эл ведет по стеклу рукой. Часы негромко скрипят: ''тик-так''.
Тик-так.
В ладони падает мягкий снег и люди мимо спешат в метро. Мисс Эл, прижавшись к сырой стене, стоит и кутается в пальто. Декабрь в этом году суров и снег ложится, как белый плед. Но он принес первую любовь в ее семнадцать неполных лет. И зажигаются огоньки, корица, хвоя и мандарин. Шаги любимого так легки, но среди тысячи - он один. В объятьях крепких и нежных рук, мисс Эл смеется: ''такой дурак!'', и ''знаешь, я без тебя умру''.
Часы тихонько поют: ''тик-так''.
Тик-так.
Три одуванчика в волосах, (у сына точно ее глаза). Ему неведомы боль и страх, над ним - бескрайние небеса. У Эл в духовке сгорает кекс, весь дом на ней и забот полно. Жизнь - многослойный, занятный квест, а дни - насыщенное кино. Муж возвращается ровно в семь, (улыбка, ямочки на щеках), с букетом розовых хризантем.
Часы без умолку бьют: ''тик-так''.
Тик-так.
Опавших листьев цветной ковер ложится под ноги, в небеса вонзает башни свои костёл, мальчишек звонкие голоса галдят, несутся куда-то вдаль, врываясь вихрем на школьный двор. Сентябрь ветреный, как февраль, и парк притихший уныл и гол. Мисс Эл (перчатки, пальто и шаль), шагает, тростью считая шаг. Всё было. И ничего не жаль. В руках у внучки воздушный шар. Скамья у статуи, в тишине, присесть, немножечко отдохнуть. Старушка тихо зовет: ''Аннет, отдышимся, а дальше - снова в путь''. Осенний воздух тяжел и густ, и время вводит под кожу яд. Под хрупких листьев негромкий хруст, Эл засыпает. Часы стоят.
Тик-так.
Эл просыпается нелегко, в глаза впивается яркий луч. А в небе - коконы облаков, и солнца диск, словно пламя, жгуч. Она не чувствует своих ног, а рядом - крокусы с небоскрёб. И горло не производит вдох, а сердце будто сковало в лёд. И вместо гибких, изящных рук - шесть лапок, тоненьких, как струна. Кричит, но не порождает звук, снаружи - вязкая тишина. И тяжесть странная за спиной, Эл вдруг неловко ныряет вниз. Так ветер сносит ее волной и раздается противный свист. Ей только кажется - это сон, нет ран и страха, и не болит. Над полем слышится тихий звон. Эл понимает - она летит. Десятки бабочек над землей танцуют - ворох живых цветов. ''Так значит, стала и я такой'', - мисс Эл играет своим крылом. И шепчутся все жуки в траве, скрипит их тонкий, писклявый смех: ''как будто спятила наша Эл. Ей снилось, что она - человек''. __________________________________________________________ прекрасному другу и вдохновителю посвящается.
Слишком зацикливаюсь на носах, это не новость. Но никто не понимает того, что я сужу о людях по их носам. Говорят, в глаза надо смотреть — зеркало души. А я ничего в них не вижу, вообще не разбираю по ним никаких выражений чувств и эмоций. То ли дело нос: размер, длина, форма — и человек твой. Можно даже влюбиться.
Недавно прошло полгода со свадьбы моей сестры. В честь этого события она подарила мне чудную книжку с фотографиями с торжества. Удивительно как быстро время летит, я уже привыкла к Денису в её доме и к их совместному запаху.
Пересмотрела имеющиеся у меня фотки. Вот моя любимая — сеструля такая стервочка на ней, хотя обычно белый пушистый зайчик.
Вообще было весело и красиво, хотя я как обычно чувствовала себя неловко среди скопления незнакомых людей, поэтому пыталась найти себе полезные занятия, лишь бы не оставаться с кем-то наедине и не тужится в попытках поддерживать диалог с людьми, которых в жизни больше не увижу. Но все равно было здорово, на самом деле хорошо. Меня посадили с родственниками из Уфы и Венькой, он всю дорогу пил мой сок и на вино покушался, а говорила ему быть тише, когда он увлекался, и чувствовала себя заботливой женушкой, но кем не будешь для любимого брата.
Я была из тех тихих детей, которые нравятся взрослым: вежливая, спокойная, самостоятельная, никогда не путалась под ногами. Только я не улыбалась. И плохо сходилась с другими детьми. Но всё-таки однажды у меня появилась подруга, которая меня ко всем ревновала, и потому уже она ограничивала моё общение со сверстниками. А в детском садике было вообще ужасно. У меня экзема, и раньше она проявлялась на ладошкам, на сгибах локтей и коленей и небольшими хаотичными пятнышками. Из-за нее меня не хотели брать за руку, когда кого-то ставили мне в пару. Это было отвратительно. А в начальных классах мне к тому же пришлось начать носить очки. Вот и готов образ неудачника. Но в этот момент что-то гадкое заворочалось в моей мелкой душонке. Я стала огрызаться, скалится и отталкивать всех, прежде чем кто-то посмеет подойти. Это казалось легче, проще, самым очевидным выходом, а злых слов у меня всегда было с избытком. И я просто осталась в стороне, так и сохранив некую дистанцию до конца девятого класса.
Черт возьми, рано я сбросила со счетов своих тараканов. Мне приснилось, что у меня есть брат нигер малолетний алкоголик, любимая черная тетушка, пергидрольная блондинка мать истеричка, мутный мужик в качестве отчима. И из дома каждые вторник и четверг я сбегаю в бордель к Джету Блэк. Мать твою, что происходит в моей голове.
У нас в семье как-то не ладится с домашними животными. Особенно не везет черепашкам. У моей сначала глазки вытекли, а потом совсем подохла. У тети на одну табуретку уронили, а на другую брательник случайно наступил. Еще он кошек пинает, но я его за это грызу.У сестры жила Рыбонька, одноглазая, которая любила кверху брюхом плавать. Но это была вообще мировая рыба — она (он ли?) съела двух своих сожителей. Золотая рыбка, ага. А притащенная мной с улицы кошка на следующий день сбежала.
Короче, я нашла себе идеальных питомцев. Цветы. Сейчас у меня пять растений (больше Дашка не даёт завести), у всех есть имена. Самый долгожитель у меня орхидея Эрнест (Эрни, красавчик), потом шеффлера Фрэнсис (Фрэнки/Франко, крепыш), фиттония Фредерико (Фредди, малыш), гардения Гарольд (Гарри, гад) и кодиеум Кристофер (Крис, просто классный). Раньше был еще спатифиллум Серафим, но он не вынес месяц без меня. А сейчас у меня цель найти Марко, но никого подходящего не вижу. Я болтаю с ними каждый день, говорю какие они классные и вообще.
На самом деле единственное, на что Кроули лично обращал внимание в этой квартире – комнатные растения. Они были огромные, зеленые, раскидистые, с гладкими, здоровыми, глянцевитыми листьями. А все потому, что раз в неделю Кроули обходил квартиру с зеленым пластмассовым пульверизатором, опрыскивал листья и говорил со своими питомцами. Первый раз он услышал о том, что надо говорить с растениями, в начале семидесятых по Четвертому каналу Би-Би-Си, и решил, что это замечательная идея. Хотя, пожалуй, вряд ли можно было назвать то, что делал Кроули, разговором. На самом деле он вселял в них страх гнева господня. Точнее, страх гнева Кроули. Кроме того, каждые два-три месяца Кроули выбирал растение, которое росло слишком медленно, или умудрялось подцепить серую гниль, или начинало сохнуть, или просто выглядело не слишком хорошо по сравнению с соседями, и показывал его всем остальным. – Попрощайтесь со своим товарищем, – говорил он им. – Он сломался… Потом он уходил из квартиры с осужденным под мышкой и возвращался через час-полтора с большим пустым цветочным горшком, который оставлял где-нибудь на видном месте. И растения у него были самые роскошные, цветущие и красивые во всем Лондоне. И самые запуганные.
В предыдущую ночь вновь видела свою любовь. На этот раз его звали Джон Вэлл, но не в этом суть. Важно что говорил он так же, как мой незримый собеседник, которого я иногда называю Том. Он всегда дает дельные советы, но ни на чем не настаивает. Чертовски приятно, когда кто-то тебя понимает и не осуждает, даже если это ты сам. И всегда есть с кем поболтать.
Александр Галич читать дальше Когда я вернусь - ты не смейся, - когда я вернусь, Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу, По еле заметному следу к теплу и ночлегу, И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь, Когда я вернусь, о, когда я вернусь...
Послушай, послушай - не смейся, - когда я вернусь, И прямо с вокзал, разделавшись круто с таможней, И прямо с вокзала в кромешный, ничтожный, раешный Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь, Когда я вернусь, о, когда я вернусь...
Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом, Где с куполом синим не властно соперничать небо, И ладана запах, как запах приютского хлеба, Ударит меня и заплещется в сердце моем... Когда я вернусь... О, когда я вернусь...
Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый, И я упаду, побежденный своею победой, И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои, Когда я вернусь... А когда я вернусь?
Руми читать дальше Я - живописец. Образ твой творю я каждый миг! Мне кажется, что я в него до глубины проник.
Я сотни обликов создал - и всем я душу дал, Но всех бросаю я в огонь, лишь твой увижу лик.
О, кто же ты, краса моя: хмельное ли вино? Самум ли, против снов моих идущий напрямик?
Душа тобой напоена, пропитана тобой, Пронизана, растворена и стала как двойник.
И капля каждая в крови, гудящей о тебе, Ревнует к праху, что легко к стопам твоим приник.
Вот тело бренное мое: лишь глина да вода... Но ты со мной - и я звеню, как сказочный родник!